ДЕВА СВОБОДЫ

Он щастливо начал — 28 лет, оторванная рука, цель великодушная! Отныне и мерт­вый или победитель он принадлежит Истории...» Ипсиланти в этой экспедиции не суждено было стать ни мертвым, ни побе­дителем.

Добровольцы обучались с палками на площадях и пустырях Одессы и Кишинева. По дорогам Бессарабии двигались подво­ды с повстанцами в «арнаутских» костюмах — красных и синих безрукавках, широчайших шароварах, перепоясанных цветными поясами, из-за которых торчали рукоятки пистолетов и кин­жалов. Над их головами колыхались длинные стволы кремневых ружей, изукрашенных инкрустациями. Звучал гимн революции, написанный когда-то мучеником свободы Рига Валестинли, «Деуте падес тон эллипон!»:

Воспряньте, Греции народы, День славы наступил, Докажем мы, что грек свободы И чести не забыл!..

«День славы наступил» — буквальное повторение одной из известных строчек «Марсельезы». Царская цензура не заметила этих строк, напечатанных в переводе Н. Гнедича в журнале «Вестник Европы».

Ипсиланти вступил в Яссы как триумфатор. «День славы» греческих патриотов ознаменовался его прокламацией к наро­дам Балканского полуострова: «...Братья наши и друзья везде готовы. Сербы, сулиоты и весь Эпир с оружием в руках нас ожи­дают... Итак, да огласятся горы Эллады звуком военной нашей

трубы и долины страшным звуком оружия нашего. Европа уди­вится доблестям, а тираны, трепеща и бледнея, избегут от лица нашего... Итак, к оружию, друзья! Отечество нас призывает!»

В этой же прокламации Ипсиланти многозначительно упо­минал о некоей великой державе, которая «одобряет сей подвиг великодушный». Ни для кого не было сомнений, что эта вели­кая держава — Россия.

«Греция восстала и провозгласила свою свободу»,— востор­женно сообщал двадцатидвухлетний Пушкин из Кишинева. «Греки стали стекаться толпами,— писал он,— под его (Ипси­ланти.— В. В.) трое знамен, из которых одно трехцветное, на другом развевается крест, обвитый лаврами с текстом «сим зна­менем победиши»; на третьем изображен возрождающийся фе­никс».

Сигнал Ипсиланти был услышан в Греции. В разных пунк­тах Пелопонеса вспыхнули восстания. В городе Каламе воз­никло временное правительство.

Но Ипсиланти не спешил иа юг. «Что ж медлит ужас бое­вой, что ж битва первая еще не закипела?» — нетерпеливо во­прошал Пушкин. Начали обнаруживаться слабые стороны «без­рукого князя» — его нерешительность, вялость, претензии на единоличную славу. Суть народных движений на Балканах бы­ла ему недоступна, рассчитывал он преимущественно на поме­щиков, духовенство и на немедленную помощь Александра. Как же вел себя царь?

В это время шел конгресс «Священного союза» в Лайбахе. Александр I писал А. Н. Голицыну из Лайбаха в выражениях почти панических: «Ипсиланти в письме ко мне открыто заяв­ляет, что он принадлежит к тайному обществу, основанному с целью освобождения и возрождения Греции. Но все тайные об­щества в конечном счете приводят к парижскому центральному комитету. Пьемонтская революция имеет ту же цель. Это созда­ние еще одного очага для проповеди того же учения в надежде парализовать результаты христианских начал, исповедуемых Священным союзом...»

Мифический «парижский комитет» так испугал Алексан­дра I, что он распорядился немедленно уволить «безумного» Ипсиланти с русской службы. Напрасно либерал Каподистрия пытался уговорить царя двинуть войска за Прут. Меттерних был для Александра I